1. Война, ныне почти не известная.
Впервые об этой войне я узнал ещё в детстве, когда на одном
дыхании прочитал — или лучше сказать, проглотил — повесть Луи Буссенара
«Капитан Сорви-голова». Жаркие степи Южной Африки, Оранжевая республика и
республика Трансвааль, сражения под Блумфонтейном и Ледисмитом, мудрый
президент Крюгер и незадачливый упрямец генерал Кронье, талантливый генерал
Бота и совершенно мерзкий английский майор по фамилии Колвилл… Вопреки не очень
убедительным попыткам французского писателя напоминать время от времени своему читателю
об ужасах войны, она в его книжке представала романтической чередой приключений
— столь же невероятных, сколь и не страшных. Две маленькие гордые республики,
населённые потомками голландских переселенцев, сплошь благородными и честными
бурами, осмелились с оружием в руках выступить против Британской империи, самой
могущественной мировой сверхдержавы того времени. Буры героически отстаивали
свою свободу и независимость и даже поначалу побеждали, но эти хитрые, коварные
и безжалостные англичане, несмотря на глухие протесты всего мирового
сообщества, направили против них огромную армию под водительством лучших
полководцев…
Когда Луи Буссенар писал свою повесть, война в Южной Африке
ещё не закончилась, но исход её был уже совершенно ясен. Буссенар работал над
повестью, не покидая пределов Франции и опираясь, вероятно, лишь на газетные
сообщения. Поэтому, наверное, не получилось у него рассказать ни о той —
настоящей — войне, ни о настоящей беде, ни о настоящих человеческих трагедиях.
Но вот в чём он был прав, так это в том, что вполне мирное население двух
маленьких бурских республик (белое; о миллионах чернокожих аборигенов Южной
Африки француз Буссенар даже не упоминает) сражалось за свою свободу
героически, и что европейское общественное мнение было всецело на их стороне, и
что добровольцы из многих-многих европейских стран, сотни и тысячи искателей
приключений и справедливости, ринулись тогда в Южную Африку на помощь бурам.
Англо-бурская война стала последней войной XIX века и самой
первой войной кровавого XX столетия. И многое в ней было широко использовано в
первый, но, увы, далеко не в последний раз: пулемёты и скорострельные пушки,
динамит и полевые укрепления, снайперы и защитный цвет хаки, бронетехника
(поезда) и блокпосты на дорогах, концлагеря и тактика «выжженной земли». Через
эту войну прошли многие из тех, кто потом, в великих войнах XX века, определял
судьбы целых народов.
А что осталось у нас от той давней, почти не известной в
наши дни войны? Улица Transvaali на эстонском теперь острове Сааремаа, улица в
украинском теперь Харькове — лет тридцать назад она ещё была Трансваальской… Да
вот ещё песня осталась — русская народная песня, теперь уже полузабытая, но
которая лет сто назад звучала по всей России, по всем её городам и весям:
«Трансвааль, Трансвааль, страна моя…»
Трансвааль, Трансвааль, страна моя,
И ты горишь в огне!
Под деревом развесистым
Задумчив бур сидел.
— О чём, о чём задумался,
Горюешь, одинок?
— Горюю я по родине
И жаль мне край родной.
Вот час настал, тяжёлый час
Для родины моей.
Молитесь, женщины, за нас,
За ваших сыновей.
Вот у меня было десять сынов,
Троих уж нет в живых.
А за свободу борются
Шесть юных остальных.
А
старший сын, седой старик,
Убит был на войне.
Он без молитвы, без креста
Зарыт в чужой земле.
А младший сын, шестнадцать лет,
Просился на войну.
А я сказал, что — нет-нет-нет,
Малютку не возьму!
«Отец, отец, возьми меня
С собою на войну!
Я жертвую за родину
Младую жизнь свою!»
Вот слышит он слова сына,
Обнял, поцеловал.
И в тот же час с молитвою
Пошли на вражий стан.
Однажды пред сражением
Разбит был наш обоз.
Малютка на позицию
Ползком патрон принёс…
Собственно, там ещё много куплетов, да и вариант текста этот
— вовсе не единственный. Что же касается мелодии «Трансвааля», то за её основу,
как считается, была взята грустная и одновременно величественная мелодия старой
русской песни «Среди долины ровныя», широко популярной в России и ставшей к
началу XX века поистине народной:
Русская народная песня «Среди долины ровныя». Исполняет Олег
Погудин
…Где ж сердцем отдохнуть смогу,
Когда тоска взойдёт?
Подруга спит в сырой земле,
На помощь не придёт. Возьмите
ж все сокровища,
Все почести назад:
Мне родину, мне милую,
Мне милой дайте взгляд!..
Текст этот восходит ко временам Отечественной войны 1812
года; полагают, что его автор, русский поэт Алексей Мерзляков, при написании
своего стихотворения, ставшего потом песней, уже имел в виду некую народную
мелодию, бытовавшую в то время. Долгие годы, вплоть до своей смерти в 1830
году, профессор Мерзляков возглавлял в Московском университете кафедру
российского красноречия и поэзии. По мнению исследователей XIX века, Алексей
Мерзляков оказал сильное влияние на мировоззрение совсем тогда ещё юного
Михаила Лермонтова.
…Выше уже отмечалось, что в первые годы XX столетия песню о
чужой и, казалось бы, непонятной войне, отгремевшей (и уже к тому времени
закончившейся) где-то далеко-далеко, у чёрта на куличках, в Южной Африке,
распевала буквально вся Россия — и ведь тому есть масса подтверждений.
Знаменитый наш поэт-песенник Михаил Исаковский, автор слов «Катюши» и «Враги
сожгли родную хату», «В лесу прифронтовом» и «Летят перелётные птицы»,
вспоминает: «Особенно мне нравилась песня „Трансвааль”. Летом в ясный солнечный
день идёшь, бывало, по полю и, забыв про всё на свете, поёшь что есть силы:
„Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты вся горишь в огне”…».
Как всё это произошло — непонятно, и аналогов этому в других
странах, по-видимому, нет. Многое указывает на то, что за основу песенного
текста «Трансвааля» было взято стихотворение русской поэтессы Глафиры Галиной
(Галина — это её псевдоним), впоследствии подвергшееся глубокой и стихийной
народной переработке и положенное на мелодию хорошо к тому времени известной
народной же песни «Среди долины ровныя».
Глафира Галина (псевдоним) - Мамошина (Эйнерлинг) (Гусева-Оренбургская) Глафира Адольфовна ( ? - 1942 гг.).
Стихотворение Глафиры Галиной «Бур и его сыновья» было
написано и опубликовано всего через несколько недель после начала англо-бурской
войны. Вот это стихотворение:
Да, час настал, тяжёлый час
Для родины моей…
Молитесь, женщины, за нас,
За наших сыновей!..
Мои готовы все в поход —
Их десять у меня!..
Простился старший сын с женой —
Поплакал с ним и я…
Троих невесты будут ждать —
Господь, помилуй их!..
Идёт с улыбкой умирать
Пятёрка остальных.
Мой младший сын...
Тринадцать лет
Исполнилось ему.
Решил я твёрдо: «Нет и нет —
Мальчишку не возьму!..»
Но он, нахмурясь, отвечал:
«Отец, пойду и я!..
Пускай я слаб, пускай я мал —
Верна рука моя…
Отец, не будешь ты краснеть
За мальчика в бою —
С тобой сумею умереть
За родину свою!..»
Да, час настал, тяжёлый час
Для родины моей…
Молитесь, женщины, за нас,
За наших сыновей!..
Как видим, в тексте Глафиры Галиной нет никакого упоминания
о Трансваале: то, что это стихотворение посвящено событиям именно англо-бурской
войны, следует разве что из его названия («Бур и его сыновья»). И, разумеется,
самой этой строки — «Трансвааль, Трансвааль, страна моя…» — у Глафиры Галиной
нет, но многочисленные заимствования из текста Галиной в различных вариантах
песни указывают на то, что народной переработке подверглось именно это
стихотворение. В сущности, даже сам текст Галиной превратился в народном
сознании всего лишь в один из вариантов популярной песни «Трансвааль,
Трансвааль, страна моя…». Об этом свидетельствует выпущенная позднее
грампластинка с записью её стихотворения, которому даже название предпослано
другое — «Трансвааль»:
Грампластинка Pathe 27921 «Трансвааль». Исполняет русский хор Василия Варшавского
Странное дело: тогда, на рубеже веков и даже, как вскоре
выяснилось, на рубеже эпох, «передовые люди» многих стран Европы — и Франции, и
Германии, и Голландии — были очень сильно озабочены героической и неравной
борьбой двух маленьких бурских республик с огромной сверхдержавой того времени
— борьбой за свободу и независимость. Но только лишь в России стихийно
появилась народная, совершенно русская песня о той, в общем-то, «не нашей» войне.
Только лишь в России песню эту распевали потом в окопах и Первой мировой, и
Гражданской, и Великой Отечественной, только лишь в России её вспоминали потом
десятками лет — её, однажды услышанную от отцов и дедов.
Почему так?.. Не знаю… Но стыдиться этого нам уж точно
нечего.
2. Параллели и перпендикуляры
Русский советский писатель Константин Паустовский, «москвич
по рождению и киевлянин по душе». Его семья переехала из Москвы в Киев в 1898
году — осенью следующего года в далёкой Южной Африке началась англо-бурская
война. И было ему тогда шесть лет…
Хроника начала Англо-бурской войны (1899 - 1902 гг.).
Константин Паустовский, автобиографическая «Повесть о
жизни». Книга первая — «Далёкие годы», глава «Шарики из бузины»:
Дядя Юзя всегда появлялся у нас в Киеве или у бабушки в
Черкассах внезапно и так же внезапно исчезал, чтобы через год-полтора снова
оглушительно позвонить у дверей и наполнить квартиру хрипучим голосом, кашлем,
клятвами и заразительным смехом. И каждый раз вслед за дядей Юзей извозчик
втаскивал по полу тяжёлые чемоданы со всякими редкостями. […]
Он, как говорил отец, «не боялся ни Бога, ни чёрта, ни
смерти», но жалко терялся и размякал от женских слёз и детских капризов.
Первый раз я увидел его после англо-бурской войны.
Дядя Юзя пошёл добровольцем к бурам. Этот поступок —
героический и бескорыстный — сильно возвысил его в глазах родственников.
Русско-голландский санитарный отряд времен Англо-бурской войны (1899 - 1902 гг.).
Бок о бок с бурами храбро сражались в той войне и русские
добровольцы: штабс-капитан Александр Шульженко (интересно, что в одном из боёв
он вынес на себе раненного Александра Гучкова, будущего председателя
Государственной думы и тоже добровольца, воевавшего тогда в Трансваале вместе с
братом), подпоручик Леонид Покровский, подпоручик Евгений Августус, лейтенант
флота Борис Строльман, поручик Алексей Ганецкий, корнет Василий Бискупский,
крестьянин Иван Заболотный (тоже, кстати, будущий депутат Госдумы), артиллерист
Иосиф Высочанский — тот самый «дядя Юзя» Паустовского, и многие другие —
офицеры и купцы, потомственные аристократы и «просто» дворяне, студенты и
врачи…
Судя по подписи, на фотографии 1900 года — отряд
ополченцев-иностранцев под командованием Евгения Максимова.
Едва началась война, потомственный русский офицер Евгений
Максимов, успевший к своим 50-ти годам побывать, в качестве военного
корреспондента, во многих тогдашних «горячих точках» (Босния и Герцеговина,
Сербия, Болгария, Туркестан, Абиссиния), с немалым трудом, вопреки
противодействию английских спецслужб, смог добраться до Южной Африки, где
вскоре возглавил отряд иностранцев, воевавших на стороне буров. Отряд сражался
героически, а сам Максимов, человек невероятной отваги, в апреле 1900 года
получил тяжёлое ранение. «Генерал Луи Бота говорил, что хотя он сам не трус и
много видел храбрых людей, но ничего подобного этому русскому полковнику он не
только не видел, но и не воображал», — так писал о Максимове статс-секретарь
Трансвааля Денейс Рейц. Вообще, буры не очень баловали иностранцев чинами и
почестями, но для Максимова сделали исключение: в мае 1900 года он стал бурским
генералом.
Евгений Яковлевия Максимов (1849 - 1904 гг.).
Мы, дети, были потрясены этой войной. Мы жалели буров, дравшихся
за свою независимость, и ненавидели англичан. Мы знали во всех подробностях
каждый бой, происходивший на другом конце земли, — осаду Леди-Смита, сражение
под Блюмфонтейном и штурм горы Маюбы. Самыми популярными людьми были у нас
бурские генералы Деветт, Жубер и Бота.
Президент Трансвааля Поль Крюгер и вице-президент Трансвааля Жубер.
Теперь, по прошествии времени, англо-бурскую войну можно
было бы разделить на три этапа. Боевые действия, в октябре 1899 года, начали
сами буры, стремившиеся в полной мере использовать свой первоначальный перевес
до скорого и неизбежного прибытия в Южную Африку основных сил противника.
Осенью того года бурам удалось победить англичан в нескольких сражениях,
захватить несколько городов и взять в осаду несколько крупных гарнизонов. Но
вскоре выяснилось, что для развития успеха у буров попросту нет сил — и в
декабре 1899 года буры от наступления перешли к обороне.
Собственно, это их решение было вынужденным. Все эти месяцы
продолжалась массовая переброска регулярных частей английской армии отовсюду,
откуда это только было возможно. К началу 1900 года, когда командующим
британскими войсками был назначен знаменитый фельдмаршал Фредерик Робертс,
превосходство англичан над бурами — во всех компонентах — было уже не менее чем
двукратным и постоянно продолжало увеличиваться. Масштабные боевые действия
продолжались ещё примерно полгода и к осени почти полностью прекратились.
Наступил третий и последний этап войны — «зачистка».
Фельдмаршал Робертс сделал своё дело, и на посту командующего его сменил
генерал Горацио Китченер, бывший при Робертсе начальником штаба. Беспощадными
действиями, граничащими с геноцидом, Китченеру, в конце концов, удалось
подавить сопротивление буров. На это ушло немало времени, без малого два года,
но — против лома нет приёма…
Мы презирали надменного лорда Китченера и издевались над
тем, что английские солдаты воюют в красных мундирах. […]
«Надменный лорд Китченер» на знаменитом
плакате времён Первой мировой войны.
Уинстон Черчилль в 1899 году.
Представляет интерес дальнейшая судьба «надменного лорда
Китченера» (на иллюстрации он слева). Полтора десятка лет спустя, в самом
начале Первой мировой войны, лорд Китченер стал военным министром
Великобритании. На этом посту он развил невероятно бурную деятельность, сумев
привлечь в ряды британской армии множество добровольцев. Знаменитыми плакатами
с изображением лорда Китченера (иллюстрация в центре) — «Ты именно тот, кто мне
нужен!» — была обклеена вся Англия. (И уже потом эту весьма удачную
дизайнерскую находку повторят и в США — плакат «Ты нужен мне [то есть дяде Сэму
— В. А.] в армии Соединённых Штатов!», и в Советской России — плакат «Ты
записался добровольцем?».) Китченер погиб в июне 1916 года, когда английский
крейсер «Хэмпшир», на борту которого он направлялся с визитом в Россию,
подорвался на германской мине и затонул в течение четверти часа. Мало кто
спасся тогда — Китченера среди спасшихся не было.
Многие считают, что именно Китченер, а вовсе не Сталин,
явился для Оруэлла прообразом Старшего Брата из широко известного романа
«1884». Во всяком случае, юный Джордж Оруэлл (тогда ещё Эрик Блэр) был в 1916
году — впрочем, как и многие другие англичане — ярым поклонником Китченера и
даже посвятил ему несколько самых первых своих стихотворений.
No stone is set to mark
his nation's loss
No stately tomb
enshrines his noble breast;
Not e'en the tribute of
a wooden cross
Can mark his hero's
rest…
Нет
камня на месте этой национальной утраты,
Нет гробницы, хранящей его благородную грудь,
Нет даже деревянного креста
Там, где упокоился герой…
Но в Южной Африке начала века о той грядущей «национальной
утрате» и о грядущем «упокоении героя» никто из англичан ещё не подозревал, так
что «благородную грудь» лорда Китченера продолжали украшать всё новые и новые
награды — за эффективное умиротворение буров, своеобразное «принуждение к
любви». Речь уже не шла только лишь об «ополченцах» — зачистке была подвергнута
целая нация. Подавляющее большинство буров в организованных лордом Китченером
концлагерях — были именно женщины и дети. Несколько десятков тысяч их были
обречены на смерть в этих концентрационных лагерях — собственно, они там и
погибли. Вот знаменитый снимок бурской девочки Лиззи ван Зейл, сделанный в
британском концлагере Блумфонтейн журналисткой и, как теперь сказали бы,
правозащитницей Эмили Хобхаус:
«…Её мать была «нежелательным элементом» из-за того, что её
отец не сдался и не предал свой народ, а потому Лиззи был назначен самый низкий
рацион». Лиззи ван Зейл умерла в концлагере Блумфонтейн в возрасте семи лет.
И, наконец, несколько слов о той фотографии, что помещена справа
от плаката «Ты именно тот, кто мне нужен!». На ней изображён молодой англичанин
из хорошей семьи — по имени Уинстон Чёрчилль. В самом начале войны он в
качестве военного корреспондента оказался в Южной Африке, где за короткий срок
умудрился вначале попасть к бурам в плен, а затем, воспользовавшись
нерасторопностью противника, героически из плена убежать. Удачный побег из
вражеского плена мало кому известного до той поры военного журналиста получил
тогда широкую огласку: буры назначили за поимку беглеца аж 25 английских
фунтов, а британские избиратели вскоре после возвращения героя на родину
избрали его в британский парламент — в первый, но, как мы знаем, далеко не в
последний раз. Таковым было начало карьеры одного из самых выдающихся
британских и мировых политиков XX века…
Но не только мы — весь культурный мир с замиранием сердца
следил за трагедией, разыгравшейся в степях между Ваалем и Оранжевой рекой, за
неравной схваткой маленького народа с могучей мировой державой.
Надо сказать, что сердце у «культурного мира» замирало тогда
по очень разным причинам. Реакцию деловых кругов Великобритании, Германии и
Франции, ведущих колониальных держав, вполне можно понять, вспомнив про
колоссальные — крупнейшие в мире — месторождения алмазов и золота, обнаруженные
как раз на территории Оранжевой республики и Трансвааля.
Все предвоенные годы Британия стягивала в Южную Африку
войска, готовясь завоевать эти территории. За четыре года до войны была
предпринята попытка захватить их, говоря по-современному, силами «частных
военных компаний». Буры эту вылазку отбили, а президент Трансвааля получил
тогда от императора Германии телеграмму, в которой Вильгельм II поздравил
Крюгера с победой, одержанной бурами даже «не прибегая к помощи дружественных
государств». Да и в дальнейшем Германия, чьи колонии располагались неподалёку,
щедро поставляла бурам самое современной для той поры вооружение.
Великобритания и бурские республики (карикутура конца XIX века).
Но и только. «Могучую мировую державу» недолюбливали все
остальные европейские «державы», но вот оказаться с ней один на один не хотел
никто. Соперничали с ней, тайно пакостили, вредили ей по возможности, всячески
бурам сочувствовали («Не могу не выразить моей радости по поводу только что
подтвердившегося известия, полученного уже вчера, о том, что во время вылазки
генерала Де Вета целых два английских батальона и горная батарея взяты бурами в
плен!» — это Николай II пишет сестре), но вот организовать единую
антибританскую коалицию в помощь бурам все европейские цари, императоры и
президенты так и не смогли, предпочитая выталкивать вперёд других, а самим
оставаться в тени: «Я намерен всячески натравливать императора на англичан,
напоминая ему о его известной телеграмме Крюгеру» (тот же Николай II — о своём
кузене, германском императоре Вильгельме II).
Почтовая открытка, которой уже более ста лет… Слева —
портрет президента Трансвааля Пауля Крюгера. Под портретом Николая II написано по-французски: espérance —
надежда.
Впрочем, ведь и Вильгельм, в свою очередь, в долгу не
оставался, стремясь подтолкнуть своего российского кузена к открытым антибританским
акциям — а просто чтобы Англия была посговорчивей в ряде вопросов, к бурам
никакого отношения не имеющим. Да и английская дипломатия действовала тогда
чрезвычайно решительно и эффективно, используя «болевые точки» и Германии, и
России, и Франции.
Ни с Францией, ни с Германией договориться о каких-то
совместных действиях в пользу прекращения насилия правительству России не
удалось ни в ноябре 1899 года (русскому министру иностранных дел отказали тогда
в Париже, а у самого Николая II ничего не получилось в Берлине), ни в марте
1900 года, когда германское правительство официально отклонило предложение МИД
России оказать на Великобританию совместное давление. Спустя десять дней
английские войска заняли столицу Оранжевой республики; ещё через два месяца непрерывных
боёв пришла очередь и Трансвааля…
Карикатура времен Англо-бурской войны (1899 - 1902 гг.).
Короче говоря, власть имущие европейских держав, безусловно,
бурам сочувствовали, и даже с замиранием сердца, но, пользуясь современным
интернет-мемом, — «сами-сами-сами».
Даже киевские шарманщики, игравшие до тех пор только
«Разлуку», начали играть новую песню: «Трансвааль, Трансвааль, страна моя, ты
вся горишь в огне». За это мы отдавали им пятаки, припрятанные на мороженое.
Общественное же мнение Европы было всецело на стороне буров,
и именно по той причине, которую верно подметил Паустовский: «Неравная схватка
маленького народа с могучей мировой державой». Бурам сочувствовали, англичан
клеймили позором. Вот одна из французских карикатур начального периода войны,
когда бурским ополченцам удалось одержать несколько впечатляющих побед над ещё
не развёрнутыми британскими войсками:
Антибританская карикатура начального периода войны. Президент Трансвааля Поль Крюгер лечит престарелую королеву Викторию.
Единение российского общества в поддержку буров было совершенно
беспрецедентным — буквально сверху донизу. «Буры и все „бурское” интересует
теперь решительно все слои общества, и в великосветской гостиной, и в редакции
газеты, и в лакейской, и даже в извощичьем трактире только и слышны разговоры о
бурах и африканской войне», — отмечалось в книжке с многозначительным названием
«Бурофил. В помощь бурам», изданной в 1900 году в Санкт-Петербурге. В стране
повсеместно проходили акции в поддержку бурских республик, подписывались
воззвания и петиции в их защиту, устраивались благотворительные концерты и
выставки, церковь проводила молебны и организовывала сбор пожертвований для
оказания помощи раненным бурским ополченцам, местные власти рассматривали
проекты по увековечиванию бурского сопротивления в названиях городских улиц (в
Харькове, например, помимо Трансваальской, предлагалось назвать ещё две улицы —
Жуберовской и Крюгеровской).
Англо-бурская война была для мальчиков вроде меня крушением
детской экзотики. Африка оказалась совсем не такой, какой мы воображали её себе
по романам из «Вокруг света» или по дому инженера Городецкого на Банковской
улице в Киеве. […]
Особую активность проявляли т. н. патриотические силы,
которые всячески подталкивали русское правительство открыто поддержать буров и
воспользоваться временной слабостью Британии для усиления русского присутствия
в Азии. «Ведя на территории азиатского материка упорную борьбу с Англией, мы
боремся не только за себя, но и за человечество, мы боремся за преобладание
интересов гуманности над животным эгоизмом англосаксонской расы», — писала
суворинская газета «Новое время» в начале октября 1899 года.
«Мои готовы все в поход — их десять у меня!..». Пожилой бур
и десять его сыновей. Да уж не эта ли самая фотография вдохновила когда-то Глафиру
Галину?..
Несомненную симпатию патриотических сил вызывал
«консерватизм» буров — в противовес английскому «либерализму»: и их широко
известная религиозность, и неприятие ими «западных ценностей», и их
патриархальный образ жизни, и вообще… симпатию вызывал их патриотизм,
готовность умереть за отчизну, их легендарная отвага в бою и даже их типичный
внешний вид: бороды и мозолистые, мужицкие руки.
Трудно передать то ошеломление, тот немой восторг, которые я
испытал, когда в нашей скучной квартире, в Киеве, появился бородатый, сожжённый
африканским солнцем человек в широкополой бурской шляпе, в рубахе с открытой
шеей, с патронташем на поясе — дядя Юзя. […]
Я ходил за ним следом, я смотрел ему в глаза. Мне не
верилось, что вот эти глаза видели Оранжевую реку, зулусские краали, английских
кавалеристов и бури Тихого океана.
К тому времени и Трансвааль, и Оранжевая республика,
формально завоёванные англичанами, были уже вовсю охвачены партизанской войной,
которую возглавили всё те же знаменитые бурские генералы Де Вет, Де ла Рей,
Бота. Буры перешли к новой тактике боевых действий: сравнительно небольшими, но
чрезвычайно подвижными партизанскими отрядами, коммандо (слово, ставшее в наши
дни общепринятым для обозначения отрядов специального назначения, состоящих из
профессионалов-коммандос). В сущности, это было то, что теперь называют войной
нового поколения — войной без линии фронта и без каких-либо правил.
Ответом англичан был геноцид. Их войска сознательно и
целенаправленно грабили, а затем сжигали или взрывали дома буров, их фермы;
уводили, а затем закалывали штыками домашний скот; уничтожали запасы
продовольствия, обрекая мирных жителей на голод. А уж семьи буров-ополченцев —
те просто загонялись в концлагеря, где их поджидала неминуемая смерть.
По поводу концлагерей генерал Де Вет писал потом: «Как это
ужасно! Могли бы кто-нибудь и когда-нибудь думать до этой войны, чтобы в XX
веке допускаемы были подобные варварства? Конечно, нет! […] Я и каждый из нас
знаем, что во время всякой войны происходят ужасные смертоубийства! Но
сознательно совершаемое, прямо или косвенно, убийство беззащитных женщин и
детей превосходит всякое вероятие!»
Честное слово, дежавю какое-то…
Бурские ополченцы сражались и умело, и отчаянно, но всё же
силы их не были беспредельны. В отчаянии находился и лорд Китченер, которому ни
разрывные пули, запрещённые всяческими конвенциями, ни тысячи блокпостов, ни
безудержный террор против мирного населения, ни концлагеря смерти — ничто не
помогало умиротворить буров и заставить их полюбить Англию.
Спустя два с половиной года после начала войны всем стало
ясно, что она себя исчерпала и что пришла пора садиться за стол переговоров.
Переговоры были трудными. Буры настаивали на своей независимости, а англичане
об этом и слышать не хотели: самые широкие права, да и денег дадим на восстановление,
да всё что хотите, но ни о каком сепаратизме или, там, федерализации — не может
быть и речи!..
Генерал Де Вет: «Что это была за всеобщая пытка в том
печальном собрании, когда решено было принять предложение британского
правительства! Какая смертельная борьба происходила в сердцах бюргеров! Что
выражалось на всех наших лицах! […] Предложение Англии было ультиматумом,
который совершенно уничтожал нас. Никакого другого предложения ждать было
нечего. Требовалось да или нет. Лорд Китченер и лорд Мильнер закрыли для нас
все остальные пути.»
В то время президент Трансвааля, старый и грузный Крюгер,
приезжал в Россию просить о помощи бурам. Дядя Юзя приехал вместе с ним. Он
пробыл в Киеве всего один день и уехал в Петербург вслед за Крюгером.
Президент Трансвааля Пауль Крюгер отправился в Европу
гораздо раньше. Он ехал просить о помощи, но его там даже не везде и приняли. В
1904 году там же, в Европе, он и умер…
Президент Трансвааля Пауль Крюгер (1825 - 1904 гг.).
Дядя Юзя был уверен, что Россия поможет бурам. Но из
Петербурга он написал отцу: «Высшие государственные соображения вынудили
русское правительство сделать подлость — бурам мы помогать не будем. Значит,
всё кончено, и я опять уезжаю к себе на Дальний Восток». […]
Мирный договор был подписан в конце мая 1902 года. Согласно
этому договору, победители-англичане великодушно соглашались:
1) объявить амнистию всем участникам боевых действий;
2) предоставить бурам самоуправление — пусть и не сразу, но
в будущем;
3) разрешить бурам использовать свой родной язык в школьном
преподавании и в судах;
4) и, наконец, возместить убытки, нанесенные фермерам
действиями английских войск.
Вот такой «мирный план короля Эдуарда VII» вырисовывается.
Дежавю…
Во время японской войны дядя Юзя был призван, как старый
офицер, в армию. Дочерей вместе с Сам Пью-чаем он отправил в Харбин.
После войны он приезжал в Киев навестить родных. Это был
последний раз, когда я его видел. […]
Это было в 1905 году. Дядя Юзя плохо разбирался в политике.
Он считал себя старым солдатом и действительно был им — честным, верным
присяге. Когда мой отец начинал резкие и опасные свои речи, дядя Юзя
отмалчивался, уходил в сад, садился на скамейку и там курил в одиночестве. Отца
он считал «левее левых».
Среди русских добровольцев Трансвааля «дядя Юзя» был не
единственным, кто два-три года спустя оказался уже на фронтах русско-японской
войны. Не все из них вернулись оттуда. Не вернулся оттуда и Евгений Максимов,
русский офицер и бурский «фельдгенерал». Ему было уже 55 лет, когда началась та
война на Дальнем Востоке. Он ушёл на неё тоже добровольцем, да там и погиб —
как пишут, в составе 36-го пехотного Орловского полка. Та бригада, в которую
входил 36-й пехотный, постоянно базировалась в Кременчуге, а вся дивизия — в
Полтаве…
Осенью пятого года в Киеве восстали сапёрный батальон и
понтонная рота. Сапёры прошли с боем через город, отбиваясь от наседавшей на
них казачьей сотни.
К сапёрам присоединились рабочие Южно-Русского
машиностроительного завода. Впереди мятежников бежало множество детей. На
Галицком базаре Азовский пехотный полк открыл по восставшим огонь. Залпами было
убито много детей и рабочих. Сапёры не могли отвечать на огонь, так как между
ними и азовцами были толпы жителей. В этот день дядя Юзя, узнав о событиях,
очень нервничал, без конца курил, бродя по саду, и вполголоса бранился.
— Азовцы, — бормотал он. — Дурачьё. Позор! А те тоже хороши,
сапёры, — не стрелки, а куроцапы!
Потом он незаметно исчез из дому и к вечеру не вернулся. Он
не вернулся ни ночью, ни на следующий день. Он вообще не вернулся. Только через
полгода пришло от его дочери письмо из Харбина. Она сообщала, что дядя Юзя
поселился в Японии и просит его простить за внезапное исчезновение.
«Залпами было убито много детей и рабочих…»
«Азовцы, — бормотал он. — Дурачьё. Позор!..»
Дежавю…
Гораздо позже мы узнали, что дядя Юзя пробрался к сапёрам,
увидел убитых детей, пришёл в ярость, вместе с руководителем восстания
поручиком Жадановским собрал часть сапёр и открыл с ними такой огонь по
правительственным войскам, что те были вынуждены отойти. Дяде Юзе, естественно,
пришлось бежать. Он уехал в Японию, где вскоре и умер в городе Кобе от
сердечной астмы и страшной болезни — ностальгии — тоски по родине.
Перед смертью этот огромный и неистовый человек плакал при
малейшем напоминании о России. А в последнем, как будто шутливом, письме он
просил прислать ему в конверте самый драгоценный для него подарок — засушенный
лист киевского каштана.
Такая старая и такая странная песня… Не правда ли?..
Статья Валентина Антонова, июнь—июль 2014 года
(https://www.vilavi.ru/index.shtml).