Корова

Корова на лугу

Коро́ва — крупное домашнее молочное животное; самка домашнего быка, парнокопытного жвачного животного семейства полорогих; в переносном значении — о толстой, неуклюжей, нерасторопной или неумной женщине.

Корова в афоризмах и коротких цитатах

	― Разве умеет свои выгоды соблюсти? Корова, сущая корова: ее хоть ударь, хоть обними ― все ухмыляется, как лошадь на овёс. Другая бы… ой-ой! Да я глаз не спущу ― понимаешь, чем это пахнет!
	— Иван Гончаров, «Обломов», 1859

	Коров своих крестьяне «до последнего берегли» и «воспитывали крышами». Сгребут, бывало, с крыш давно почерневшую солому и иногда «попарят её в корчажке» — вот и корм.
	— Николай Лесков, «Юдоль» (часть V), 1892

	Коров «ходячих» не резали. Станет она «падать» или «заваливаться», идучи на водопой, — её всё ещё поднимают и ведут до дому, «поддерживают» и опять «крышей воспитывают». И так водятся с ней до тех пор, пока у неё «титьки высохнут».
	— Николай Лесков, «Юдоль» (часть V), 1892

	Один русский философ разделял женщин на «змеистых» и «коровистых».
	— Николай Михайловский, «О г. Максиме Горьком и его героях», 1898

	Пишут о «корове», и что она «прыгает», даже потихоньку «танцует», а главное ― у неё «клыки» и «по ночам глаза светят зелёным блеском»...
	— Василий Розанов, «Смертное», 1912

	Вопрос о бурой корове показался мне странным, и я приписал его народному поверью, «по которому по первой возвращающейся с поля корове можно судить о завтрашней погоде», и подумал, что Фёдор Михайлович с целью узнать о погоде на завтра осведомляется о корове.
	— Анна Достоевская, Воспоминания (1911-1916)

	― Гм! ― сказал Клинков, ― если бы я знал, что за коров полагается такая благодарность, я бы вместо цветов подарил корову. ― Говоришь о корове, ― недовольно пробормотал Подходцев, ― а сам всё время подсовываешь осла.
	— Аркадий Аверченко, «Подходцев и двое других», 1917

	У коровы по четырём углам [поставлены] стоят ноги. Из коровы делают [мясо] котлеты, а картофель растёт отдельно. Корова сама даёт молоко, а индюк старается, не может.
	— Андрей Платонов, Записные книжки (1928-1944)

	Перед последним уроком всем детям дали в первый раз их жизни по белой булке с котлетой и картофелем и рассказали, из чего делаются котлеты ― из коров. Заодно велели всем к завтрашнему дню написать сочинение о корове...
	— Андрей Платонов, «Счастливая Москва», 1936

Покажется у обочины корова, стоящая по колено в тумане, с мокрыми и перламутрово-белыми от росы рогами, она будет смотреть на черную тень, где спрятаны мы, а мы будем рваться в пылающий коридор, но он будет убегать от нас, все так же рассекая тьму перед самым носом. Корова будет стоять по колено во мгле, смотреть на черную тень и сноп света, а потом на то место, где была тень и был свет, с тяжелым, смутным кротким равнодушием, с каким смотрел бы Бог, или Судьба, или я, если бы я стоял по колено во мгле...

— Роберт Пенн Уоррен, «Вся королевская рать», 1946

	Туман сгустился на полях, а в низинах перетекал через шоссе, застилая фары. Изредка навстречу нам из темноты вспыхивала пара глаз. Я знал, что это глаза коровы, несчастной, доброй, стоической твари, которая встала со своею жвачкой на обочине, потому что законов для скота еще не придумали. Но глаза ее горели в темноте, словно череп был полон расплавленного, яркого, как кровь, металла...
	— Роберт Пенн Уоррен, «Вся королевская рать», 1946

	...зазвенел колокольчик, и Зорька, дородная, важная корова, вышла на поляну. Она шла гордо, как бы сознавая свое великое значение в жизни людей.
	— Владимир Солоухин, «Владимирские просёлки», 1957

	Корова в крестьянском хозяйстве ― это всё равно что… То есть я даже не знаю, с чем это можно сопоставить, если брать, например, городскую семью.
	— Владимир Солоухин, «Капля росы», 1959

	У меня было единственное желание ― притаиться в углу и никого не видеть, и поэтому я мечтала о корове. Это та самая «последняя коровёнка» народнической литературы, которую мужик, зацепив за рога, повёл продавать на базар.
	— Надежда Мандельштам, Воспоминания (1960-1970)

	И корова, как на вред, у нас в тот год не огулялась, молока и того нету, а забивать корову жалко, как потом жить?
	— Валентин Распутин, «Последний срок», 1970

	Машины, догонявшие корову, резко тормозили, некоторое время ехали рядом, потом снова набирали скорость. Сзади плелась толпа ребятишек и зевак.
	— Евгений Велтистов, «Победитель невозможного», 1975

	Корова приносила большую радость людям, особенно пришедшим на войну из села. После каждого артобстрела или бомбёжки бойцы прибегали узнать, цела ли бурёнка, не поранена ли, ласково поглаживали корову.
	— Леонид Брежнев, «Малая земля», 1979

	Через полсотни лет, до сих пор помню нашу корову <...> Зорька была нашей кормилицей, нашей коровой. И нынче ― лишь неделю назад вернулся с хутора ― друзья мои в хозяйстве имеют корову, бычков. <...> А как же иначе?
	— Борис Екимов, «Люди и земля», 2002

	Коровы, переедающие астрагала, начинают пошатываться, спотыкаться, у них развивается лихорадка, язвы и потеря аппетита – все эти симптомы известны под общим названием вертя́чка. Но животным такое состояние только нравится. Это вернейший признак, свидетельствующий, что селен вызывает у скота своеобразное сумасшествие. У коров развивается зависимость от астрагала...
	— Сэм Кин, «Исчезающая ложка, или Удивительные истории из жизни периодической таблицы Менделеева», 2010

Корова в публицистике и документальной прозе

	Один русский философ разделял женщин на «змеистых» и «коровистых». В этой не лишённой остроумия юмористической классификации Мальве нет места (как, впрочем, и многим другим женским типам). О сходстве с коровой не может быть и речи: для этого Мальва слишком жива, гибка и изворотлива, да и нет на ней той всегдашней печати материнства, которая лежит на корове.
	— Николай Михайловский, «О г.Максиме Горьком и его героях», 1898

На днях мне попалось одно издание этой классической книги, где самые озорные стихи так благообразно приглажены, что смахивают на воскресные гимны. Знаменитое «Гей диддл, диддл» ― о корове, которая перепрыгнула через луну, и о собаке, которая засмеялась человеческим смехом, ― переделано каким-то благонамеренным квакером так: собака не смеётся, а лает, корова же прыгает не над луною, а под луною, внизу, на поляне.

— Корней Чуковский, «От двух до пяти», 1933

Американские фермеры хорошо об этом знают. Если плохо присматривать за крупным рогатым скотом, пасущиеся в прерии животные могут съесть слишком много астрагала – растения из семейства бобовых. Некоторые виды астрагала впитывают селен из почвы, как губка. Коровы, переедающие астрагала, начинают пошатываться, спотыкаться, у них развивается лихорадка, язвы и потеря аппетита – все эти симптомы известны под общим названием вертя́чка. Но животным такое состояние только нравится. Это вернейший признак, свидетельствующий, что селен вызывает у скота своеобразное сумасшествие. У коров развивается зависимость от астрагала: несмотря на его ужасные побочные эффекты, они не желают есть ничего кроме этой травы. Это настоящий наркотик для травоядных. Некоторые историки с богатым воображением даже увязывают поражение генерала Кастера при Литтл-Бигхорне с тем, что лошади его солдат наелись астрагала перед битвой...

— Сэм Кин, «Исчезающая ложка, или Удивительные истории из жизни периодической таблицы Менделеева», 2010

Корова в мемуарах, письмах и дневниковой прозе

Я читаю: просто ― ничего не понимаю. «Это ― не я». Впечатление до такой степени чужое, что даже странно, что пестрит моя фамилия. Пишут о «корове», и что она «прыгает», даже потихоньку «танцует», а главное ― у неё «клыки» и «по ночам глаза светят зелёным блеском». Это ужасно странно и нелепо, и такое нелепое я выношу изо всего, что обо мне писали Мережковский, Волжский, Закржевский, Куклярский (только у Чуковского строк 8 индивидуально-верных, ― о давлении крови, о температуре, о множестве сердец). С Ницше... никакого сходства! С Леонтьевым ― никакого же личного...

— Василий Розанов, «Смертное», 1912

Тут навстречу попалась какая-то баба, и Фёдор Михайлович спросил её: ― Тётка, ты не повстречала ли бурой коровы? ― Нет, батюшка, не встречала, ― ответила та. Вопрос о бурой корове показался мне странным, и я приписал его народному поверью, «по которому по первой возвращающейся с поля корове можно судить о завтрашней погоде», и подумал, что Фёдор Михайлович с целью узнать о погоде на завтра осведомляется о корове.

— Анна Достоевская, Воспоминания (1911-1916)

	Для долговечности нужно поставить себя в положение «накануне ликвидации» ― и проживешь два века. Великая глотка под пустяковой головой. (Божинский) Рассказ девочки о корове. У коровы по четырём углам [поставлены] стоят ноги. Из коровы делают [мясо] котлеты, а картофель растёт отдельно. Корова сама даёт молоко, а индюк старается, не может.
	— Андрей Платонов, Записные книжки (1928-1944)

У нас была отличная ширококостная, длиннотелая корова-симменталка светло-красной масти, с белой добродушной мордой. Звали ее Нозорька. Видимо, сначала имя у нее было просто Зорька, а потом прибавилась эта частичка «но», ибо когда выгоняли со двора, обязательно понукали ее, шлепая ладонью по спине: «Но, Зорька!» Корова в крестьянском хозяйстве ― это все равно что… То есть я даже не знаю, с чем это можно сопоставить, если брать, например, городскую семью. Молоко в кашу, молоко в картошку, молоко в печево, беленый чай, беленый суп, творожишко, сметана, маслишко… Горло заболело ― попей горячего молочка, обмякнет; живот заболел ― попей молочка, размягчится; нет к обеду второго ― кроши в миску хлеб, заливай молоком ― вот и еда; да еще молоко кислое, да еще молоко из погреба в сенокосную жару, когда на глиняной крынке, если внесешь ее в избу, появляются снаружи капельки студеной росы…

— Владимир Солоухин, «Капля росы», 1959

За одним арестом цепочкой шли другие ― родственники, знакомые, те, чей телефон записан в записной книжке арестованного, с кем в прошлом году он встречал Новый год, и тот, кто обещал, но, испугавшись, не пришёл на эту встречу... Люди боялись каждой встречи и каждого разговора, и тем более они шарахались от нас, которых уже коснулась чума. И нам самим казалось, что мы разносим чуму. У меня было единственное желание ― притаиться в углу и никого не видеть, и поэтому я мечтала о корове. Это та самая «последняя коровёнка» народнической литературы, которую мужик, зацепив за рога, повёл продавать на базар. Благодаря особенностям нашей экономики, корова в течение многих лет могла прокормить семью. В маленьких домишках ютились миллионы семей, живших лоскутным участком, дававшим картошку, огурцы, капусту, свёклу, морковь и лук, и коровой.

— Надежда Мандельштам, Воспоминания (1960-1970)

Корова приносила большую радость людям, особенно пришедшим на войну из села. После каждого артобстрела или бомбёжки бойцы прибегали узнать, цела ли бурёнка, не поранена ли, ласково поглаживали корову. Не просто объяснить всё это, но появление сугубо мирного существа в обстановке огромного напряжения помогало людям поддерживать душевное равновесие. Напоминало: все радости к человеку вернутся, жизнь продолжается, надо только суметь отстоять эту жизнь. Хороший подарок малоземельцам был преподнесен в честь 1 Мая 1943 года.

— Леонид Брежнев, «Малая земля», 1979

Через полсотни лет, до сих пор помню нашу корову Зорьку. Ее и погладят, и приласкают, и теплое пойло приготовят, и в стойле уютно, как в доме. А как по-иному? Ведь Зорька была нашей кормилицей, нашей коровой. И нынче ― лишь неделю назад вернулся с хутора ― друзья мои в хозяйстве имеют корову, бычков. Малина, Янчик (сокращенное от Январь), Мишаня… «Как на перине ночуют…» ― показывает мне товарищ стойло, щедро устеленное свежей соломой. А уж про кормежку и говорить лишне: степового сена ― вволю, просяной соломки ― в охотку, теплого пойла ― словно детям. А как же иначе?

— Борис Екимов, «Люди и земля», 2002

Корова в художественной прозе

― Ну, матушка Анна Андреевна, ― продолжал он громко, ― видел я сегодня наших коровок; ну уж коровы, нечего сказать, коровы!.. ― Мне кажется только, ― заметила супруга, ― Фекла стала что-то нерадеть за ними… ты бы хоть разочек постращал ее, Никита Федорыч… даром что ей шестьдесят лет, такая-то мерзавка, право… ― Небось, матушка, плохо смотреть не станет: еще сегодня задал ей порядочную баню… Ну, видел также, как наш огородишко огораживали… велел я канавкой обнести: надежнее; неравно корова забредет или овца… с этим народцем никак не убережешься… я опять говорил им: как только поймаю корову, овцу или лошадь, себе беру, ― плачь не плачь, себе беру, не пущай; и ведь сколько уже раз случалась такая оказия; боятся, боятся неделю, другую, а потом, глядишь, и опять… ну, да уж я справлюсь… налей-ка еще чайку…

— Дмитрий Григорович, «Антон-горемыка», 1847

Коров своих крестьяне «до последнего берегли» и «воспитывали крышами». Сгребут, бывало, с крыш давно почерневшую солому и иногда «попарят её в корчажке» — вот и корм. Солить было нечем: тогда соль составляла «правительственную регалию» и была так дорога, что плоховатые мужики и в «ровные»-то года часто ели сныть несолёную. <...> Коров «ходячих» не резали. Станет она «падать» или «заваливаться», идучи на водопой, — её всё ещё поднимают и ведут до дому, «поддерживают» и опять «крышей воспитывают». И так водятся с ней до тех пор, пока у неё «титьки высохнут». Тут уже, значит, ждать от неё больше нечего — «воспитание» её кончено, и остаётся ей «нож воткнуть». Зарезанную полуиздохшую корову поскорее «требушили» и потом волокли «в копоть», то есть разнимут её труп на частички и повесят эти рассечённые части «над дымом», чтобы их «прокурило» и «дух отшибло», потому что у этого мяса даже до посмертного разложения был какой-то особенный, вероятно болезненный, запах, которого «утроба человеческая не принимала». А потом, когда дым всё это «прокурит», — вонь несколько изменяла свой характер, и мясо воняло иначе — менее противно: тогда его, бывало, варят и едят.

— Николай Лесков, «Юдоль» (часть V), 1892

И действительно, собаки повсеместно отнеслись к ним превосходно, но всё-таки экспедиция их не обошлась без приключения: бурая корова Дементия, которую тётя оскорбила, назвав её «неживым чучелом», доказала, что она ещё жива, и когда Гильдегарда, проходя мимо неё, остановилась, чтобы поощрить её ласкою, тощая бурёнка немедленно подняла голову, сдёрнула с англичанки её соломенную шляпу и быстро удалилась с нею на середину самой глубокой и непроходимой лужи, где со вкусом и съела шляпу, к неописанному удовольствию тёти Полли, которая над этим очень смеялась, а англичанка, потеряв шляпу, повязалась своим носовым платком и окончила обход в этом уборе.

— Николай Лесков, «Юдоль» (часть XX), 1892

Но было одно важное и радостное событие: отелилась Пава, лучшая, дорогая, купленная с выставки корова. ― Кузьма, дай тулуп. А вы велите-ка взять фонарь, я пойду взгляну, ― сказал он приказчику. Скотная для дорогих коров была сейчас за домом. Пройдя через двор мимо сугроба у сирени, он подошел к скотной. Пахнуло навозным теплым паром, когда отворилась примерзшая дверь, и коровы, удивленные непривычным светом фонаря, зашевелились на свежей соломе. Мелькнула гладкая черно-пегая широкая спина голландки. Беркут, бык, лежал с своим кольцом в губе и хотел было встать, но раздумал и только пыхнул раза два, когда проходили мимо. Красная красавица, громадная, как гиппопотам, Пава, повернувшись задом, заслоняла от входивших теленка и обнюхивала его. Левин вошел в денник, оглядел Паву и поднял красно-пегого теленка на его шаткие длинные ноги. Взволнованная Пава замычала было, но успокоилась, когда Левин подвинул к ней телку, и, тяжело вздохнув, стала лизать ее шершавым языком.

— Лев Толстой, «Анна Каренина», 1876

Немой дотоле Веденеев двор тоже встрепенулся: заревели, отворяясь, ворота, загоготал в конюшне трёхгодовалый жеребец, закудахтали куры, слетая с насести; овцы, коровы, свиньи, толкаясь в воротах, побежали к стаду, издавая свойственные им звуки. И Веденей подумал: «Вон протяжно, тонко мычит ― это бурёнка, а точно захлёбывается ― Машка рыжая; хриплым, удавленным голосом ― Машка пёстрая, ― давно бы продал, да к молоку хороша; переливается, как в рожок, ― красная тёлка».

— Александр Эртель, «Гарденины, их дворня, приверженцы и враги», 1889

Круторогие быки, с лоснящейся белою шерстью, с умными, добрыми глазами, лениво оборачивая головы на звук шагов, жевали медленную жвачку, и слюна стекала с их чёрных влажных морд на колючие листья пыльного терновника. Стрекотание кузнечиков в жёсткой выжженной траве, шорох ветра в мёртвых стеблях чернобыльника над камнями развалин и гул колоколов из далекого Рима как будто углубляли тишину. Казалось, что здесь, над этою равниною, в её торжественном и чудном запустении, уже совершилось пророчество Ангела, который «клялся Живущим вовеки, что времени больше не будет».

— Дмитрий Сергеевич МережковскийДмитрий Мережковский, «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи», 1901

	Когда, стиснутый между двумя офицерами с саблями наголо, он проходил по залу Лаокоона между двумя шеренгами солдат, — в воздухе, потрясённом барабанным грохотом, разливался неизречённый аромат. Он проходил, а в воздухе всё ещё пахло ландышами, фиалками, резедой и гвоздикой. Если б тут была корова, она съела бы Поля Дешанеля, приняв его за букет цветов!
	— Влас Дорошевич, «Первый дебют», 1905

И звучно поцеловала вспыхнувшего Громова в щёку. ― Гм! ― сказал Клинков, ― если бы я знал, что за коров полагается такая благодарность, я бы вместо цветов подарил корову. ― Говоришь о корове, ― недовольно пробормотал Подходцев, ― а сам всё время подсовываешь осла. ― Марья Николаевна, разве я вам Подходцева подсовывал? ― Бледно, ― пожал плечами Подходцев. ― Вы на него не обижайтесь, Марья Николаевна, он ведь ни одной женщины не может видеть равнодушно...

— Аркадий Аверченко, «Подходцев и двое других», 1917

Перед последним уроком всем детям дали в первый раз их жизни по белой булке с котлетой и картофелем и рассказали, из чего делаются котлеты ― из коров. Заодно велели всем к завтрашнему дню написать сочинение о корове, кто их видел, а также о своей будущей жизни. Вечером Москва Честнова, наевшись булкой и густой котлетой, писала сочинение за общим столом, когда все подруги её уже спали и слабо горел маленький электрический свет. «Рассказ девочки без отца и матери о своей будущей жизни. ― Нас учат теперь уму, а ум в голове, снаружи ничего нет.

— Андрей Платонов, «Счастливая Москва», 1936

	Мы помчимся по бетону, белеющему под звездами среди перелесков и темных полей, залитых туманом. В стороне от дороги вдруг возникнет сарай, торчащий из тумана, как дом из воды, когда река прорывает дамбу. Покажется у обочины корова, стоящая по колено в тумане, с мокрыми и перламутрово-белыми от росы рогами, она будет смотреть на черную тень, где спрятаны мы, а мы будем рваться в пылающий коридор, но он будет убегать от нас, все так же рассекая тьму перед самым носом. Корова будет стоять по колено во мгле, смотреть на черную тень и сноп света, а потом на то место, где была тень и был свет, с тяжелым, смутным кротким равнодушием, с каким смотрел бы Бог, или Судьба, или я, если бы я стоял по колено во мгле, а черная тень и слепящий свет проносились мимо меня и таяли среди полей и перелесков. <…> Мы возвращались на север. Стало еще темнее. Туман сгустился на полях, а в низинах перетекал через шоссе, застилая фары. Изредка навстречу нам из темноты вспыхивала пара глаз. Я знал, что это глаза коровы, несчастной, доброй, стоической твари, которая встала со своею жвачкой на обочине, потому что законов для скота еще не придумали. Но глаза ее горели в темноте, словно череп был полон расплавленного, яркого, как кровь, металла, и, если свет фар падал правильно, мы могли заглянуть в этот череп, в это кровавое жаркое сияние, даже не успев увидеть очертаний тела, построенного так, чтобы удобнее было швырять в него комьями. Я знал, чьи это глаза, и знал, что внутри этой корявой, невзрачной головы нет ничего, кроме горсти холодной, загустевшей серой каши, в которой что-то тяжело ворочается, когда мы проезжаем мимо. Мы и были тем, что ворочалось в мозгу коровы. Так бы сказала корова, будь она твердокаменным идеалистом вроде маленького Джека Бердена.
	We would go gusting along the slab, which would be pale in the starlight between the patches of woods and the dark fields where the mist was rising. Way off from the road a barn would stick up out of the mist like a house sticking out of the rising water when the river breaks the levee. Close to the road a cow would stand knee-deep in the mist, with horns damp enough to have a pearly shine in the starlight, and would look at the black blur we were as we went whirling into the blazing corridor of light which we could never quite get into for it would be always splitting the dark just in front of us. The cow would stand there knee-deep in the mist and look at the black blur and the blaze and then, not turning its head, at the place where the black blur and blaze had been, with the remote, massive, unvindictive indifference of God-All-Mighty or Fate or me, if I were standing there knee-deep in the mist, and the blur and the blaze whizzed past and withered on off between the fields and the patches of woods. <…> We headed north again. It was darker now. The ground mist lay heavier on the fields, and in the dips of the road the mist frayed out over the slab and blunted the headlights. Now and then a pair of eyes would burn at us out of the dark ahead. I knew that they were the eyes of a cow — a poor dear stoic old cow with a cud, standing on the highway shoulder, for there wasn’t any stock law — but her eyes burned at us out of the dark as though her skull were full of blazing molten metal like blood and we could see inside the skull into that bloody hot brightness in that moment when the reflection was right before we picked up her shape, which is so perfectly formed to be pelted with clods, and knew what she was and knew that inside that unlovely knotty head there wasn’t anything but a handful of coldly coagulated gray mess in which something slow happened as we went by. We were something slow happening inside the cold brain of a cow. That's what the cow would say if she were a brass-bound Idealist like little Jackie Burden.
	— Роберт Пенн Уоррен, «Вся королевская рать», 1946

	― Замри! Лучше быку дорогу не переходить! Но Петушок не заметил мальчишек. Он степенно обогнул пруд, затянутый ряской, точно зелёным чёсаным одеялом, подошёл к изгороди участка. Удивляясь, как это ему посмели перегородить путь, бык уперся своим чугунным лбом в старенькую изгородь; та крякнула и повалилась на землю.
	— Алексей Мусатов, «Стожары», 1948

И девушка побежала в лес, откуда послышался ее голосок: «Зорька! Зорька, Зорька, куда ты запропастилась, холера!» Потом зазвенел колокольчик, и Зорька, дородная, важная корова, вышла на поляну. Она шла гордо, как бы сознавая свое великое значение в жизни людей. Ведь сказал же остроумный исландский писатель Лакснесс, что корова по-прежнему остается более ценным агрегатом, чем, например, реактивный самолёт.

— Владимир Солоухин, «Владимирские просёлки», 1957

И корова, как на вред, у нас в тот год не огулялась, молока и того нету, а забивать корову жалко, как потом жить? Думаю, как-нить перебьемся, зато на другой раз с молоком будем. А Зорька наша уж в колхозе жила, помнишь, подимте, нашу Зорьку ― такая хорошая была корова, комолая, по сю пору ее жалко. В колхоз как собирали, сам-то и ондал ее в колхоз, на общий двор. От уж я поревела! Ну. А Зорька так и эдак наш двор помнит, все к нам лезла, я до этой до голодовки-то помои ей когда вынесу, а то ломоть хлеба солью посыплю. Там рази такой уход ― че тут говореть. Столько скота.

— Валентин Распутин, «Последний срок», 1970

Машины, догонявшие корову, резко тормозили, некоторое время ехали рядом, потом снова набирали скорость. Сзади плелась толпа ребятишек и зевак. Биолог твердо решил не отвечать ни на какие вопросы, чтобы не сбиться с пути, ― любопытные все узнают на выставке. А каждый увидевший животное не мог не высказаться. Мальчишек больше всего интересовало, что будет, если такая коровенция поддаст сзади рогами. Виктор был горд за свое изобретение. Только один раз он вышел из себя, когда какой-то мальчишка, вынырнув из толпы, пропел, кривляясь: Корова, корова ― До чего здорова! Я в эту бу-рен-ку По ути-ки влюб-лён… ― Замолчи!

— Евгений Велтистов, «Победитель невозможного», 1975

А вот коров доить им Регина Петровна не разрешила. Тайком попробовали, не вышло. Как дала корова ногой по бадейке… спасибо не по башке! Коров звали Зорька и Машка. Так Демьян научил. Зорька крутобокая, бурая, незлобивая. Ее-то братья и пробовали доить. А Машка худющая, в черных и белых пятнах, стервозная и капризная. К ней не подступись. Потом-то попривыкла, стала подпускать к себе воспитательницу, Сашку, даже мужичков, но настороженно, с оглядкой. Лишь Кольку не терпела. Как издалека завидит, шею вытянет, мокрый нос в его сторону повернет и нюхает.

— Анатолий Приставкин, «Ночевала тучка золотая», 1981

Корова в поэзии

Адриан ван де Вельде (1636 - 1672)
«Коровы и овцы в лесу», ~1672

	Не скрываю, С ребячества привык я к чаю, Сначала просто пью, потом Употребляю с молоком; Не покупать-с: своя корова».
	— Иван Никитин, «Кулак»

	Коня у мужика не стало, Так он корову оседлал; А сам о том не рассуждал, Что, говорят, седло корове не пристало; И, словом, на корову сел, Затем что он пешком идти не захотел.
	— Иван Хемницер, «Мужик и корова»

	Начинается сказка от сивки, от бурки, от вещей каурки. На море на океане, на острове на Буяне стоит бык печёный, в заду чеснок толчёный; с одного боку-то режь, а с другого макай да ешь.
	— Афанасьев, народные русские сказки; «Незнайко»

	А, впрочем... средние века У нас гостят, как видно, цепко, Но ведь корова не река ― И не в названье здесь зацепка...
	— Саша Чёрный, «Всё то же»

	За жирными коровами следуют тощие, за тощими – отсутствие мяса.
	— Саша Чёрный, «Отбой», 1909

	Бык на цепи золотой, В небе высоко ревёт... Вон и корова плывёт, Бык увидал, огневой... Вздыбился, пал... Синь под коровою.
	— Алексей Толстой, «Пастух»

	Кушает сено корова, А герцогиня желе, И в половине второго Граф ошалел в шале.
	— Осип Мандельштам, «Кушает сено корова...»

	Мудростью пухнет слово, Вязью колося поля, Над тучами, как корова, Хвост задрала заря.
	— Сергей Есенин, «Преображение»

	Се знамение: багряная корова, Скотница с подойником пламенным Будет кринка тяжко-свинцова, Устойка с творогом каменным.
	— Николай Клюев, «Се знамение: багряная корова…» (1917-1918)

	Бреду к деревушке, мясистый и розовый, Как к пойлу корова ― всещедрый удой; Хозяйка-земля и подойник берёзовый ― Опалая роща лежит предо мной. Расширилось тело коровье, молочное, И нега удоя, как притча Христа: «Слепцы, различаете небо восточное, Мои же от зорь отличите ль уста?» Христос! Я ― бурёнка мирская, страдальная; Пусть доит Земля мою жизнь-молоко...
	— Николай Клюев, «Октябрьское солнце косое, дырявое…» (1916-1918)

	Колотушка тук-тук-тук, Спит животное Паук, Спит Корова, Муха спит, Над землей луна висит. Над землей большая плошка Опрокинутой воды. Спит растение Картошка. Засыпай скорей и ты!
	— Николай Заболоцкий, «Меркнут знаки зодиака», 1920-е

	Снилась мне хорошая корова С выменем отвислым и раздутым, Под неё подполз я, поживиться Молоком парным, как уж, я думал, Только вдруг она меня лягнула, Я перевернулся и проснулся<...>
	— Николай Гумилёв, «Звёздный ужас»

	Под окном корова долго мочится У куста горланят петухи. Расставаться с жизнью мне не хочется Хоть на сердце тайные грехи.
	— Евгений Кропивницкий, «Под окном корова долго мочится...», 1 мая 1978

Корова на лугу в Альпах

И венки из вьюнков и камелий На рогах у священных коров... (Хоть корова не каждая свята, Но брамины, прозрев глубоко, Мясоед запретили когда-то, И нельзя продавать молоко). Меж вертепов, светящих багрово, Мимо жриц, возносящих мольбу, Величаво проходит корова С белоснежной звездою на лбу, ― Благодушием тигра жесточе И людской презирая порыв, Роковые, огромные очи В даль угрюмого «стрита» вперив! И бряцанье её амулетов Над толпой человеков-теней, Над толпой человеков-скелетов, Что склониться спешат перед ней... <...> И не глуп стародавний уклад... Пусть коровы идут на консервы, Пусть индусы едят, что хотят!

— Аделина Адалис, «Там, далёко, далёко, далёко...», 1947

	По рытвинам, средь мусора и пепла, Корова тащит лес. Она ослепла. В её глазах вся наша темнота. Переменились формы и цвета. Пойми, мне жаль не слов ― слова заменят, Мне жаль былых высоких заблуждений. Бывает свет сухих и трезвых дней, С ним надо жить, он темноты темней.
	— Илья Эренбург, «По рытвинам, средь мусора и пепла…»

	Он прекрасно знает свой мир, Он пускает дым из ноздрей, В тёмно-синем небе зимы Дышат белые души тьмы, И на их румяных щеках Веселится корова-смерть.
	— Борис Поплавский, «На железном плацдарме крыш...»

Послушайте, деревья, речь О том, как появляется корова. Она идет горою, и багрова Улыбка рта её, чтоб морду пересечь. Но почему нам кажется знакомым Все это тело, сложенное комом, И древний конус каменных копыт, И медленно качаемое чрево, И двух очей, повёрнутых налево, Тупой, безумный, полумёртвый быт? Кто, мать она? Быть может, в этом теле Мы, как детёныши, когда-нибудь сидели? Быть может, к вымени горячему прильнув, Лежали, щёки шариком надув? А мать-убийца толстыми зубами Рвала цветы и ела без стыда, И вместе с матерью мы становились сами Убийцами растений навсегда? <...> Ещё растеньями бока коровы полны, Но уж кровавые из тела хлещут волны, И, хлопая глазами, голова Летит по воздуху, и мёртвая корова Лежит в пыли, для щей вполне готова, И мускулами двигает едва.

— Николай Заболоцкий, «Пир в доме Бомбеева» (Деревья, 3) 1933

Коровы, мне приснился сон. Я спал, овчиною закутан, и вдруг открылся небосклон С большим животным институтом. Там жизнь была всегда здорова И посреди большого зданья Стояла стройная корова В венце неполного сознанья. Богиня сыра, молока, Главой касаясь потолка, Стыдливо кутала сорочку И груди вкладывала в бочку. И десять струй с тяжёлым треском В холодный падали металл, И приготовленный к поездкам Бидон, как музыка, играл. И опьянённая корова, Сжимая руки на груди, Стояла так, на всё готова, Дабы к сознанию идти. <...> Я дале видел красный светоч В чертоге умного вола. Коров задумчивое вече Решало там свои дела. Осёл, над ними гогоча, Бежал, безумное урча. <...> Корова в формулах и лентах Пекла пирог из элементов, И перед нею в банке рос Большой химический овёс. <...> Воспряньте, умные коровы, Воспряньте, кони и быки! Отныне, крепки и здоровы, Мы здесь для вас построим кровы С большими чашками муки.

— Николай Заболоцкий, «Начало науки» (Торжество земледелия, 6) 1931

Толстое тело коровы, Поставленное на четыре окончанья, Увенчанное хромовидной головою И двумя рогами (словно луна в первой четверти). Тоже будет непонятно, Также будет непостижимо, Если забудем о его значенье На карте живущих всего мира. <...> Человек, владыка планеты, Государь деревянного леса, Император коровьего мяса, Саваоф двухэтажного дома, ― Он и планетою правит, Он и леса вырубает, Он и корову зарежет, А вымолвить слова не может. <...> Корова мне кашу варила, Дерево сказку читало, А мёртвые домики мира Прыгали, словно живые.

— Николай Заболоцкий, «Искусство», 1930

Корова на лугу в Пошехонье

	Если тебе                «корова» имя, у тебя        должны быть                      молоко                              и вымя. А если ты            без молока                         и без вымени, то чёрта ль в твоём                      в коровьем имени!
	— Владимир Маяковский, «Не увлекайтесь нами» 1929

	Ходит корова                   тощего вида, взять бы эту корову                     и выдоить. Хвать бы          за вымя                  быстрее воров! Но я      не умею               доить коров.
	— Владимир Маяковский, «Мы отдыхаем» 1928

	Его поэзия не дойная корова, Он ей не выжимает вымя, Не дёргает за розовые сиськи, Глубокие не наполняет миски Звенящим жолтым молоком. ― Но я не дойницей родился, а певцом.
	— Анатолий Мариенгоф, «У жолтых рек»

Пословицы и поговорки

	Корова знает своего пастуха, а не хозяина.
	— эфиопская

	Корове не тяжелы её рога.
	— эфиопская

	Старая корова лижет своего теленка. (Используется как метафора родительской любви)
	老牛舐犊.
	— китайская идиома (чэнъюй)

См. также

• Лошадь
• Кролик
• Овца
• Осёл
• Байбак
• Сурок
• Суслик